Германия, Штутгарт.

Germany, Stuttgart.

В этом городе я бывал и раньше — в 1994-м и 1995-м годах. Тогда это был эклектичный город, фактически первый иностранный населённый пункт, увиденный мной, тогда ещё школьником. Это был именно школьный обмен: сначала кагал русских учеников поехал в Штутгарт, пожить пару недель в немецких семьях, потом немцы совершили алаверды, две недели пропьянствовав в Петербурге.
Правда, “мой” немец был греком. Что было само по себе уникально, учитывая то, что Штутгарт в то время был заполонён сербами, хорватами и боснийцами, в основном молодёжью. Лично знал пары, где она — хорватка, он — серб. А их папы в это же время бегали друг за другом с автоматами по балканским горам.

Штутгарт — столица земли Баден-Вюртемберг, читай — Швабии. Отсюда и особенный говор, убивавший моё очень неслабое в то время знание немецкого — швабы шипят. “Гештерн”, вместо “гестерн” и тому подобное. Во время войны город был основательно разрушен, что не удивительно: здесь была сосредоточена крупная промышленная группировка, на заводах “Мерседес” собирали двигатели для “мессершмидтов”, а немецкий гусеничный “зверинец” создавался при активном участии Фердинанда Порше. Сейчас от старого города фактически ничего не осталось.

Стандартная “коробочная” застройка, характерная для индустриальных городов Германии, которые наспех восстанавливались после войны.

С войной связана и ещё одна история, которая произошла со мной в 94-м году.
Я и Лёша Нечипоренко, учившийся на класс старше, сидели где-то в центре Штутгарта и ждали трамвай. Трамвай стоял на перекрёстке перед остановкой уже минут десять как, поэтому Нечипоренко грязно матерился. По молодости это казалось забавным — материться громко и открыто там, где тебя скорее всего не поймут.
Но нашлись и те, кто понял.
Две старушки, классические немецкие “божьи одуванчики”: аккуратные плащики, очочки в тонкой оправе и седая химия мелкими кудряшками. Они какое-то время прислушивались к нечипоренковким руладам и вдруг одна из них спросила:
— Извините, а вы не из России?
Мы смутились, но честно признались: да, из неё самой. Стало стыдно.
— А откуда?
— Из Санкт-Петербурга.
— О! Занкт-Петерзбург! Я-а! Ленинград! Помнишь, Хельга, мы его в биноколь рассматривали? Когда это было? В сорок втором, кажется?
Мы с Нечипоренко выпадаем в осадок. Челюсти грохаются на бетон, из глоток вырывается только сиплое “Ыыы…”
— Ой, ребятишки, — хватает меня за руку фрау Хельга, — нам так стыдно! Хотите яблочко?
И она действительно протянула огромное яблоко. Я в полнейшем отупении принял контрибуцию.
Что тут можно было сказать?

( Read the rest of this entry » )

Оригинальный пост на flinter.ru

Германия, Штутгарт.

Germany, Stuttgart.

В этом городе я бывал и раньше — в 1994-м и 1995-м годах. Тогда это был эклектичный город, фактически первый иностранный населённый пункт, увиденный мной, тогда ещё школьником. Это был именно школьный обмен: сначала кагал русских учеников поехал в Штутгарт, пожить пару недель в немецких семьях, потом немцы совершили алаверды, две недели пропьянствовав в Петербурге.
Правда, “мой” немец был греком. Что было само по себе уникально, учитывая то, что Штутгарт в то время был заполонён сербами, хорватами и боснийцами, в основном молодёжью. Лично знал пары, где она — хорватка, он — серб. А их папы в это же время бегали друг за другом с автоматами по балканским горам.

Штутгарт — столица земли Баден-Вюртемберг, читай — Швабии. Отсюда и особенный говор, убивавший моё очень неслабое в то время знание немецкого — швабы шипят. “Гештерн”, вместо “гестерн” и тому подобное. Во время войны город был основательно разрушен, что не удивительно: здесь была сосредоточена крупная промышленная группировка, на заводах “Мерседес” собирали двигатели для “мессершмидтов”, а немецкий гусеничный “зверинец” создавался при активном участии Фердинанда Порше. Сейчас от старого города фактически ничего не осталось.

Стандартная “коробочная” застройка, характерная для индустриальных городов Германии, которые наспех восстанавливались после войны.

С войной связана и ещё одна история, которая произошла со мной в 94-м году.
Я и Лёша Нечипоренко, учившийся на класс старше, сидели где-то в центре Штутгарта и ждали трамвай. Трамвай стоял на перекрёстке перед остановкой уже минут десять как, поэтому Нечипоренко грязно матерился. По молодости это казалось забавным — материться громко и открыто там, где тебя скорее всего не поймут.
Но нашлись и те, кто понял.
Две старушки, классические немецкие “божьи одуванчики”: аккуратные плащики, очочки в тонкой оправе и седая химия мелкими кудряшками. Они какое-то время прислушивались к нечипоренковким руладам и вдруг одна из них спросила:
— Извините, а вы не из России?
Мы смутились, но честно признались: да, из неё самой. Стало стыдно.
— А откуда?
— Из Санкт-Петербурга.
— О! Занкт-Петерзбург! Я-а! Ленинград! Помнишь, Хельга, мы его в биноколь рассматривали? Когда это было? В сорок втором, кажется?
Мы с Нечипоренко выпадаем в осадок. Челюсти грохаются на бетон, из глоток вырывается только сиплое “Ыыы…”
— Ой, ребятишки, — хватает меня за руку фрау Хельга, — нам так стыдно! Хотите яблочко?
И она действительно протянула огромное яблоко. Я в полнейшем отупении принял контрибуцию.
Что тут можно было сказать?

( Read the rest of this entry » )

Оригинальный пост на flinter.ru